Манила,19 октября. Самое скверное в Маниле - ее климат, влажный и жаркий. Непрекращающаяся испарина раздражает и угнетает, вам некуда от нее деться. Воздух окутывает человека, словно ватная стена: в него можно завернуться, но нельзя пробить; горячий туман застилает все кругом.
Землетрясения, которые случаются здесь по нескольку раз в год, и бомбежки последней войны наполовину разрушили город. Рядом с руинами зданий построенных еще испанцами и обезглавленными церквами возвышаются слепящие своей белизной новые дома американцев. Дома эти возникают где попало - посреди огромного пустыря, на краю нечетко спланированной площади, на незастроенных, обжигаемых солнцем участках, каких немало в городе. В Маниле отсутствует настоящий центр, нет основных магистралей. Не имея определенных границ, город расползся во все стороны со своими пустошами, трущобами, бидонвиллям, американскими барами, роскошными гостиницами, ярко раскрашенными бензоколонками, мексиканскими церквами, китайским кладбищем пестреющим множеством зелено-голубых фаянсовых фигурок умным улицам беспорядочно движется плохо регулируемый транспорт; мчатся "джипы" с кузовом самой неожиданной фирмы и окраски - своеобразные городские такси, и на каждом витиеватыми буквами выведено название романса: "Oh, darling!" или "Honey moon". Все это налетает друг на друга, разъезжается в разные стороны, лишает вас ощущения места.
В ресторанах, с виду экзотических, подают американские блюда; в ресторанах американского типа, напротив, подают испанские или китайские блюда, а чаще - кушанья, лишенные всякой национальной принадлежности. Повсюду звучит американский жаргон, сплошь да рядом состоящий из сокращений. Прохожий не может ступить шагу без того, чтобы ему не предложили женщину - женщину без имени в этом городе, как и она - безликом, темном и душном, где бессонница путает часы ночи.
Однако я отдаю себе отчет в том, что слишком упрощенно воспринимаю этот климат, этот город, эту страну. Я еще не понимаю ее, но говорю себе, что теперь это понимание стало для меня необходимостью. Неспособность воспринять жизнь во всех ее возможных формах свидетельствует лишь о недостатке веры в человечество. Как неустойчиво мое душевное равновесие, если оно покоится лишь на думах об одной стране, одном континенте, где я родился, на привычном для меня образе жизни. Неужели я окажусь одним из тех слабых людей, которые могут спокойно дышать только в привычной им атмосфере, а очутившись вне родной стихии, испытывают нечто вроде духовной астмы?
Манила, 20 октября. Я посетил больницу, оборудованную в бывшей испанской тюрьме. Это родильный дом. Дозорные дорожки, проходящие под высокими стенами, обжигает солнце. Комнаты, узенькие окна которых едва пропускают свет, несмотря на духоту, оказываются местом, где можно найти спасение от жары. Кровати в этих комнатах стоят почти вплотную. На Постелях с низкими изголовьями женщины обливаются потом, одни - расслабленные после родов, другие - прислушиваясь к схваткам.
Здесь, глядя на этих женщин, я снова открываю для себя, что каждое рождение человека - подлинное событие, подводящее итог всей рассеянной по земле жизни. Пусть я знаю, что в этот миг тут и там миллионы женщин, невидимых, терпеливых, распухших от криков, рожают детей. Сейчас мне кажется, что за дверью этой темной и душной больницы ожидается появление первого человека.
Это хорошо, что свое путешествие я открываю рождением человека и через него утверждением единства всего человеческого бытия. Мы позабыли о том, что каждое человеческое существо - неповторимо. Ведь я был склонен погрязнуть в собственном невежестве и намеревался лишь в общих чертах познакомиться с этим народом, необычность которого почти раздражала меня.
Самый большой грех по отношению к людям - ограничивать свои сведения о них лишь арифметическим подсчетом. Нам известно количество человеческих существ, и мы готовы оповестить о нем со всем жаром, на который только способны. Но цифры звучат отвлеченно, попробуйте-ка их согреть!
Жители Азии, Америки, Африки и Европы - все они единственны в своем роде. Однако чем в большем отдалении от нас обитает тот или иной народ, тем труднее нам понять его жизнь. Но люди родятся, и в каждом человеке заложена первозданная ценность. Теперь нам предстоит вновь открыть эту ценность, это чудо, эту надежду, это внезапное и всякий раз новое озарение - открыть во всех уголках земли. Надо отказаться от бездушных слов, которые мы не умеем согреть, и говорить уже не о рождаемости, а о возрождении.
Наик, 22 октября. Одна из самых важных задач санитарии в странах слабого экономического развития состоит в том, чтобы убедить людей в пагубности дедовского обычая рожать детей дома. Ведь при этом о гигиене не может быть и речи, и матери и новорожденные часто подвергаются инфекции.
На Филиппинах роженицы обращаются к местным повивальным бабкам - так называемым "хило". По большей части эти хило - женщины на возрасте. Из поколения в поколение передают они свое искусство. Оно заключается прежде всего в сноровке, которой могли бы позавидовать иные акушерки, а затем в знании множества обрядов, связанных с местными поверьями. Одни из этих обрядов всего лишь смешны, другие же - опасны для жизни.
То, что хило запрещают беременным есть мелкие фрукты круглой формы, боясь как бы у ребенка не образовались нарывы, или же требуют, чтобы будущие матери снимали ожерелья, дабы пуповина в их чреве не завязалась узлом, не столь существенно и не влечет за собой никаких серьезных отклонений. Однако соблюдение некоторых обрядов, приуроченных к моменту родов, может иметь серьезнейшие последствия. Не беда, если во время родов отец несколько раз сбегает с лестницы, чтобы побудить ребенка покинуть чрево матери; пусть даже хило массирует яйцом желудок роженицы. Но недопустимо то, что она со всей силой давит на живот матери, использует нестерильное лезвие бритвы для перерезания пуповины и посыпает пеплом пупок новорожденного. Каждое мгновение на земле повторяется что-нибудь в этом роде. Сотни миллионов человеческих существ, населяющих обездоленные страны, начинают познавать тяжесть жизни сразу - с рождения в скверных условиях.
Всемирная организация здравоохранения и некоторые правительства решили пропагандировать среди народов этих стран элементарные методы приема родов; заменив устарелую практику, упомянутые методы позволят обеспечить соблюдение правил гигиены и тем самым прекратить случаи различных осложнений у рожениц и новорожденных.
Для того чтобы провести в жизнь подобную реформу, потребуются кадры профессиональных акушерок, а пока их подготовят, следует прибегнуть к помощи местных повитух - их навыками пренебрегать не приходится. Здесь, на Филиппинах, вплотную занялись важным делом обращения хило в новую веру. Я намеренно употребил выражение "обращение в новую веру, потому что та медленная разъяснительная работа, которая должна помочь хило позабыть об установившихся у них традициях и найти в гигиенической практике опору для новых, пусть даже культовых, представлений, напоминает именно "обращение". Если хочешь привлечь на свою сторону простые души, все должно идти как по заведенному ритуалу. Хило доверена металлическая коробка с необходимым для акушерки инструментарием. Сначала женщина стерилизует инструменты в кипящей воде. У нее нет часов, необходимых для того, чтобы определить продолжительность стерилизации. Но это не препятствие. В таком случае инструкторши рекомендуют, глядя на кипящую воду, трижды перебрать четки или выкурить три сигареты - кому что нравится. По окончании этой процедуры, прежде чем дотронуться до стерильных инструментов, хило, разумеется, должна тщательно, со щеткой вымыть руки. Нет, здесь это далеко не разумеется! Цветка и мыло, врученные повитухе с указанием их назначения, относятся к предметам медицины, и хило не моет руки, а священнодействует.
Затем обряды следуют один за другим. Хило раскладывает клеенку, открывает флакон очищенного спирта. Я оглядываюсь. Через городскую площадь, на которую выходят окна маленького диспансера, едут тележки, груженные сахарным тростником. Нестерпимая жара. В открытую дверь стараются заглянуть ребятишки. Я слышу голос инструкторши, что-то рассказывающей своей ученице. Звучный тагалог (один из малайских языков, на котором говорят на острове Лусон) прерывается продолжительными паузами, во время которых слышно лишь усердное пыхтенье. Позвякивают инструменты. Я смотрю на хило: в руках у нее набитая опилками кукла.
- Следующая, - говорит инструкторша.
Подходит другая хило - пожилая женщина с морщинистым лицом. На ней праздничное платье. Корсаж сшит из желтой материи, напоминающей накрахмаленный тюль. Рукава, расходясь от плеча, развеваются, как два крыла. Хило водворяет куклу из опилок в искусственное чрево, завязывает льняную пуповину, ставит кипятить воду, закуривает сигарету.
На сегодняшний день две тысячи филиппинских хило стали вполне надежными акушерками. Правда, некоторые из них торопятся использовать выданные им стерилизаторы вместо кастрюль, но для большинства приобщение к таинствам гигиены явилось толчком и к обретению чувства достоинства.
Хотя многие хило и неграмотны, тем не менее они стали как бы государственными служащими. В тех домах, куда их зовут, чтобы принять роды, хило просят отца записать в специальную книгу свое имя, имя жены, имя новорожденного, дату рождения. В тех случаях когда отец не умеет писать, призывают на помощь кого-нибудь из соседей. Чтобы впоследствии легче было разобраться в подобных записях, рядом с именами и датами хило рисуют условные значки. Дату символизирует солнце с лучами, ребенка - зигзаг, напоминающий тельце в утробе матери. Одни хило для украшения возле адреса, рядом с простым треугольником, означающим дом, рисуют дерево. Другие дорисовывают ребенку крылышки - тревожный символ в этой стране, где столько детей умирает в раннем возрасте.